Я, конечно, понимаю, что про хлеб с маслом и сахаром уже кто только не писал, но это было так вкусно, что совсем не грех вспомнить этот свой собственный опыт, тем более, что и временем, и местом он отличается от всех других.
Было это в Москве, в пятидесятых годах, во дворе старого двухэтажного дома в Сокольниках.
Мы с моей сестрой Розочкой были близнецами, что для тех времен и района Сокольники было редкостью, И для наших родителей, успевших хлебнуть непосильного горя, и старшего брата, первого им помощника и нашего воспитателя, поразительное сходство сестер-малышек вносило в трудную жизнь праздничное удивление, продлеваемое постоянными восторгами случайных прохожих.
Мы росли веселыми и здоровыми детками, дружно болели положенными корью и ветрянкой, носились по дворам с дикарскими играми, разбивали коленки и наслаждались заботливой опекой старшего брата, которого любили с какой-то сверхъестественной силой.
Мне было шесть лет, когда отделавшись от очередной ангины, я, как обычно, понеслась играть во двор, но мне, почему-то было скучно играть, я ушла домой, забилась в угол и читала книжку до вечера, пока не пришла мама и не уложила меня в кровать, потому что у меня был сильный жар. Следующие несколько месяцев моей жизни так резко отличались от уже прожитой, что я помню почти каждый день.
Помню, как мой брат упрашивал меня полежать еще пять минут и как потом, еще очень долго, пять минут были для меня символом бесконечности. Помню, как он делал мне тележку на настоящих колесиках и вырезал к ней крошечных из картона лошадок, помню, как в нашу убогую комнатку вошли две старушки-докторши и по очереди стукали и слушали меня, и как мне было стыдно лежать перед ними в задранной ночной рубашке.
Старушки потом что-то долго объясняли маме, а потом сказали, что надо в больницу. Я заревела, но они сказали, что в больнице будет кино, и я обрадовалась.
Была уже зима, красная кирпичная Русаковская больница стояла в сегу, как тюрьма за высоким забором. Меня отнесли на руках на третий этаж, посадили в ванную, что было весьма приятно, надели бордовую байковую пижаму в зеленую полосочку и опять же на руках принесли в огромную палату и положили в белую кровать. В это время вошла библиотекарша с книгами и я попросила у нее книжку, и она дала мне тоненькую книжечку Михалкова про неверующего Фому, и я стала читать ее вслух и с выражением, и все вокруг ахали и удивлялись.
А потом наступил карантин и никого в больницу не пускали. Помню, как однажды вечером я увидела в окне своего двоюрдного брата Сашку. Он забрался по водосточной трубе и делал смешные рожи. Мне уже разрешали вставать и я подошла к окну и испугалась, что он свалится. Но внизу стояли мама с папой и Розочка с большим лысым медведем, и я успокоилась.
Через три года Сашка погиб, упав по какой-то странной случайности в лестничный пролет с восьмого этажа дома на Красных воротах.
Постепенно я освоилась в больнице и стала понимать, что лежащие со мной в палате взрослые тетки не только, как мне показалось сначала, не любят, а многие просто ненавидят меня и стараются делать мне разные пакости. Этим бабам было, наверное, лет по шестнадцать, и что я тогда понимала, маленький запуганный зверек.
Самое страшное случилось, когда знакомая мамина докторша устроила нам свидание. Меня привели в узкую комнату и там была моя мама. Я не видела ее почти месяц. Конечно, я тут же стала плакать. Я так помню эти свои слезы, что даже сейчас, когда вспоминаю, у меня ком в горле.
В комнате сидела мамина знакомая, и они уговаривали меня успокоиться, но во мне за этот месяц накопилось столько неизведанной скорби, что остановиться я не могла и больше всего на свете мне хотелось обнять мою маму и умолить ее меня забрать, но вместо этого я стояла и рыдала и только сумела сквозь горестные всхлипы сказать, что груша была гнилая.
Когда я вернулась в палату, большие тетки откуда-то знали, что я виделась с мамой, и обещали назавтра все рассказть. Кому, зачем – было уже неважно. Всю ночь я рыдала от обиды, страха и одиночества. Мне кажется, что за всю жизнь это были самые страшные мои слезы.
Через день мама забрала меня из больницы. Правда, в день выписки у меня поднялась очень высокая температура, но я сообразила сбить ее под одеялом.
Меня вывели в раздевалку, где уже ждали мама с Розочкой. Я не бросилась к ним, все мои силы ушли на то, чтобы сдержаться от плача. Мы пришли домой и я залезла под стол и сидела там несколько дней.
3.3.2012
